Алексей Надененко в IT уже без малого 40 лет: во времена СССР делал проекты для науки, медицины, военки, постепенно переключился на разработку ПО в кооперативах, работал с системами радиопейджинга и запускал автоматизацию в одной из газет, а сейчас он solution-архитектор в EPAM. Специалист застал времена огромных ЭВМ и появление в Беларуси персональных компьютеров, знает с десяток языков программирования и помнит становление IT-индустрии в нашей стране. Мы встретились с Алексеем и узнали, сколько в 1980-е зарабатывали айтишники, почему настоящий разработчик должен уметь кодировать и без IDE и как не допустить эйджизма.
— Как физик-ядерщик в 1980-е годы стал айтишником?
— Я экспериментатор. Работал с 1980 по 1992 год в Институте физики (Институт физики имени Б. И. Степанова Национальной академии наук Беларуси. — Прим. Onliner). В 1981-м пришел на проект, который предполагал создание элемента противоракетной обороны. Он включал в себя спектральный компьютеризованный анализ. Для этого нам поставили комплекс, на котором я и начал строить устройство — по сути, была такая пионерская работа. И на ней стало ясно: автоматизация — наше все.
С 1986 года стал делать коммерческие разработки для первых частных кооперативов. Это были «учетные системы» для производства, то, что сейчас называют ERP: управление производством, складом, продажами, договорами. По сути, заказы искали по системе peer-to-peer: кто-то кого-то знает, может порекомендовать тебя. Через пару лет это стало второй профессией: кооперативы уже разрабатывали ПО под заказ на договорной основе.
Потом работал и с медицинскими системами. Примерно к 1991 году мы были достаточно широко представлены на рынке, делали проекты в интересах Минздрава для больниц, поликлиник.
— Опишите атмосферу в IT того времени. На чем работали, какие заказы вам давали?
— В 1986—1987 годах к нам пришли вменяемые персоналки: PC/XT, PC/AT на 286-м процессоре. Хорошо помню: PC/AT стоила около 90 тыс. советских рублей. Зарплата научного сотрудника — 250 рублей. Айтишный бизнес в ту пору был связан, кроме прочего, и с насыщением рынка компьютерной техникой.
В государственных организациях тогда понимали, что у них просто нет подходящих разработчиков. А в кооперативах есть ребята-самоучки, способные поставить и решить задачу. Была мощная прослойка профессиональных разработчиков на ЕС ЭВМ и СМ ЭВМ, но там в основном были глобальные задачи, ориентированные на другие системы, — поликлиникам и небольшим организациям они не всегда подходили. Персональные же компьютеры были просты, дружелюбны и казались всемогущими.
Это были заказные разработки. Команды, как правило, включали специалистов предметной области: они обычно ничего не понимали в технике, но им можно было задать почти любой вопрос по доменной области, и они ответили бы.
Помню, был у нас один полковник медслужбы в отставке — он удивительно хорошо умел ломать то, что мы наваяли. Заодно и тестировщиком у нас работал. Сидишь ночами, что-то делаешь, потом он подходит, нажимает какую-нибудь комбинацию клавиш, которая никому в голову не придет, — и все рушится. Идеальный QA-инженер.
— Как люди воспринимали вашу работу? Ведь ПК тогда только появлялись, и разработка ПО наверняка была чем-то совершенно непонятным.
— У меня в некотором смысле трудовая династия: родители работали в одном из ведущих НИИ СССР, в котором отделение по разработке софта было по размеру таким же, как и по разработке железа. Поэтому они понимали, чем я занимаюсь. У друзей тоже вопросов не было: они видели, что это что-то новое, интересное для меня, за это хорошо платят, и уже тогда перспективы дальнейшего развития отрасли были не до конца, но ясны. Все ходили вокруг автоматизации и понимали: она вот-вот выстрелит. Я привлек в IT минимум четырех квалифицированных физиков, и двое из них остались в профессии на всю жизнь. Жена была рада, что я зарабатываю неплохие деньги. Но не была рада, что это делается ночами, в отрыве от семьи.
— Неплохие деньги — это сколько?
— После аспирантуры работал научным сотрудником и получал около 250 рублей с учетом премий. Примерно столько же получал доцент в университете. Наладчик ЧПУ-станков на заводе имени Вавилова, где достаточно сложная работа, — примерно 650 рублей.
Разработка ПО позволяла получить где-то 1000 рублей. Конечно, не каждый месяц, но цифра была реальная. У меня тогда это была вторая занятость, что-то вроде подработки. При этом много времени требовалось посвящать самосовершенствованию, поиску путей, никто ведь нас не учил.
— То есть IT уже тогда было прибыльным направлением?
— Давайте посмотрим на удельную прибыль и количество рублей, которые зарабатывал человек в час. В IT вам необходимо постоянно развиваться, от половины до двух третей времени, особенно на первых порах, посвящать себя неоплачиваемой работе: что-то читать, пробовать, изучать.
— В начале 1990-х многие пошли в коммерческий бизнес — тоже доходное дело. Думали этим заняться?
— Люди на пять лет младше меня сделали этот шаг, у каждого на это были свои причины. Почему я и коллеги туда не пошли? Мне удалось прикоснуться к мощи советской науки. Например, я сотрудничал с предприятием, которое делало систему ГЛОНАСС, — в их интересах мы делали проект, сами создавали огромную систему. После такого масштаба лично мне бизнес по перепродаже не доставил бы удовольствия.
— Мощь советской науки отправила людей в космос и реализовала много военных проектов, но для обычного человека как-то не старалась. Вам не кажется, что это был неправильный подход?
— Союз пытался делать хорошее в том числе и для людей. Но бюджеты несопоставимы. Например, я в 25—28 лет был ответственным исполнителем проекта с бюджетом в 600 тыс. рублей — под миллион долларов (тогда один доллар стоил около 60 копеек). То есть я решал, что делать, как делать, у кого заказывать компоненты.
Бюджеты на оборону, в отличие от фундаментальной науки, были колоссальные. Вы могли предложить потенциально полезную идею и через год-два получить на ее реализацию полмиллиона долларов. Страна отдавала все ученым, которые могли гарантировать хоть какую-то безопасность.
А для людей тоже делалось. Были хорошие, но редкие образцы товаров народного потребления. Действительно, встречались они нечасто. Почему так? Отсутствие конкуренции. Вот есть один завод, который делает катушки для ниток. Он их спроектировал в 1945-м и клепает лет 50. Катушки есть? Есть. Зачем что-то модернизировать?
Ведь как было: каждому по потребностям (они были ограничены), а вот от каждого по способностям не получалось.
— Был момент, после которого порог вхождения в IT снизился?
— Не могу согласиться с тем, что он был запредельно высоким, а потом снизился. Какого-то скачкообразного изменения не помню. Но появилась более четкая дифференциация: например, веб-тестировщик и мобильный тестировщик — совершенно разные люди, они могут буквально на разных языках говорить. Разработчик на React, бывает, почти не поймет разработчика на Node.js. Но ведь в науке тоже сейчас так: биолог по позвоночным и биолог по беспозвоночным тоже не поймут друг друга.
При этом глобально, в отрыве от IT: любое конвейерное производство разбито на достаточно простые операции, которым можно обучить за разумное время.
— Слово «конвейер» применительно к разработке имеет негативный оттенок, разве нет?
— Будь он негативным, мы бы сегодня пользовались не смартфонами, а дисковыми телефонами, которые собирались вручную. Но намного дешевле пользоваться вещами, сделанными на конвейере.
— Да, но лучшие вещи создаются не на потоке, а вручную. Отсюда и аналогия с разработкой софта.
— Идея, принципы, выбор комплектующих, требования к качеству — это не конвейер. А производство — вещь конвейерная. Мы должны выделять вещи, которые требуют креатива, и задачи, которые требуют банального сидения на стуле. За три месяца можно обучить человека, который будет просто делать то, что ему положено. При этом он же за год может постичь сложный предметный домен, и такой специалист будет ценнее специалиста в технологиях.
— Сколько языков программирования вы знаете?
— Именно языков — думаю, с десяток. А инструментов — даже не знаю. Много.
— Можно сказать, что современные языки проще для освоения?
— Нет. Существует семейство универсальных языков, которые ведут начало с C, который немножко причесанный Assembler. Вообще, человек, изучивший C или C++, легко поднимет Python, Java, JavaScript и другие современные языки. Принципиально отличий нет. Но другое дело — мощность современного языка куда выше. Потому что распространены библиотеки, фреймворки, методологии, архитектурные паттерны. Раньше они не применялись: не было инфраструктуры.
Наличие серьезной инфраструктуры поддержки резко повышает производительность. Это положительный эффект. Но есть и негативный: некоторым, чтобы что-то написать, нужна IDE (интегрированная среда разработки) — оболочка, в которой человек работает, включая подсказки.
— Что в этом негативного?
— Представим, что у нас пропало электричество. Сколько времени проживет город? Дня два. Примерно то же и здесь: вот нет IDE, а решать задачу нужно. Допустим, перешли на аппаратную архитектуру, для которой еще нет отлаженного продукта IDE. Пример — компьютеры в космической ракете, самолете. На наше счастье какие-то IDE сейчас есть. Но завтра выпустят новые железки — и все.
Аналогия такая. Есть слесарь, который может сделать какую-нибудь деталь напильником, и оператор станка с ЧПУ — он тоже легко сделает эту деталь, причем без напильника. Разница в том, что при отключении электричества слесарь по-прежнему сможет работать, а оператор — нет.
Поэтому, на мой взгляд, оператор должен вырасти из слесаря. Нужно начинать с элементарных инструментов и лишь потом переходить на сложные.
Я наблюдаю, что некоторые люди не владеют системой понятий, которые уже десятки раз изобретены и успешно реализованы. Они придумывают то же самое заново. Хотя в большинстве случае достаточно посмотреть, как все сделано у других, и попробовать улучшить. Поверьте, многое уже придумано до нас.
— За свою карьеру сталкивались с ситуациями, которые называют эйджизмом?
— Нет. Но чтобы с этим не сталкиваться, нужно соответствовать. Есть ли он где-то? Наверное, да. Но если до седых волос будешь жаден до знаний, то никакого эйджизма не будет.
Лауреат Нобелевской премии академик Виталий Гинзбург до последнего был в состоянии объяснить молодым коллегам устройство мира. А он умер в 93 года. Какой там эйджизм?
— Что посоветуете молодому физику-ядерщику: идти в IT или ехать на Островецкую АЭС?
— Не знаю. Я бы опять начал с науки.
Читайте также:
Хроника коронавируса в Беларуси и мире. Все главные новости и статьи здесь
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Самые оперативные новости о пандемии и не только в новом сообществе Onliner в Viber. Подключайтесь
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by